Книга Девочка Аля  - Алеся Ранимая

Она была вежливой и аккуратной, очень вежливой и очень аккуратной. Больше всего на свете она опасалась неловких ситуаций. И парень у неё был под стать – он избегал любых неловких ситуаций, иногда он избегал ситуаций вообще, чтобы не дай бог не попасть в неловкую. Так они и жили – вежливо и без ситуаций. Каждый у своих родителей, так было привычнее, а то вдруг на новом месте что-то пойдёт не так и станет неловко? Он делал ей подарки, стеклянное сердечко на серебряной нитке, например. Она делала ему минет на день рождения. Неловко, зато по расписанию.

Жизнь Кати, напротив, была неудобной, как маленькие колготки: натянуть можно, а ходить уже тяжело. Ежедневно, ежемесячно и ежечасно Катя что-то натягивала: свою зарплату – на расходы, четыре или пять часов времени – на здоровый сон, короткий вечер между окончанием работы и «пора идти спать» – на общение с детьми, стирку, готовку, помыть посуду и не забыть вынести мусор, а то кошки всё разнесут за ночь, единственные приличные джинсы – на располневшую от доступного и дешёвого хлеба попу. Неудобно, но иначе у Кати не получалось.

* * *

Её попросили остановиться на выходе у раздвижных дверей. Её толкали тележками, на неё неодобрительно косились, к ней в сумку залезли, всё вытащили, сверили с оплаченным чеком. Это было очень неловко. Она была настойчиво вежливой.

– На каком основании вы меня остановили? – вопрошала она охранника, который грубыми пальцами тискал баночки с её анчоусами, ворочал перед глазами чек, сверяясь с написанным.

– Мине сказали, и я делаю.

– Но вы самостоятельно приняли решение остановить именно меня, я же видела, вам никто не подсказывал, – она не унималась.

– Чиво?

– Я спрашиваю: почему меня? Почему вы выбрали именно меня? Я показалась вам подозрительной?

– Девушка, я же сказал: мине сказали, и я делаю.

– Но я никого подле вас не видела, вы даже в магазин не заходите! На каком основании весь этот досмотр?

– Чего вы от миня хочите?

– Я?

Она вернулась домой поруганная, обиженная, и он принёс ей подарок. На работе раздавали щенков, и его убедили, что это будет прекрасный спонтанный жест любви. Всё, чего он хотел, – это подарить ей щенка, вернуться домой и помыть руки. Всё, чего хотела она, – это восстановления справедливости, письма с извинениями или как минимум дружеских объятий. Они поссорились прямо на пороге. Она вынесла ему коробку с подношениями: сердечко, книжка, блокнот и щенок. Он подхватил ящик, внимательно изучил содержимое, сверяясь с внутренней описью. Она позлорадствовала над его мелочностью, он фыркнул и ушел. Она смотрела ему вслед с балкона и злилась. Он знал, что она смотрит, поэтому демонстративно открыл мусорный бак и вышвырнул в него коробку. Затем он уселся в машину и сделал вид, что занят. Она ожидала получить сообщение, проверила телефон и компьютер, но сообщений не было. Он наблюдал за ней, она наблюдала за ним. Каждый думал: слабо, сейчас побежит, и откроет, и заберёт себе книжку или блокнотик, но точно не сердечко, духи ещё были там в целлофане.

Катя тоже попала в переделку. Она возвращалась с работы как всегда на велосипеде. На узкой односторонней улице, с двух полос заставленной машинами, за нею пристроился Рено-пирожок. Нырнуть было совершенно некуда, и Катя обернулась к водителю со своей самой очаровательной улыбкой, мол, прости, брат, скоро подвинусь. В машине было двое, один держал свои босые ноги на панели, и курил, и жестикулировал злобно: ну давай, давай уже! Катя притормозила и прижалась к обочине так близко, как только могла. Пирожок притормозил, и из него раздалось:

– Дура, блин, велосипедная! Джинсы себе новые купи, да?

И уже на ходу в голову:

– Жопу прикрой, да?!

Катя расплакалась. Не сразу, конечно, минут пять пыталась наплевать и забыть и отчаянно тянула джинсы наверх, а футболку – вниз, расправляла плечи, втягивала размякший после недавних родов живот, но потом расплакалась.

По улице медленно двигалась мусороуборочная машина.

* * *

Ей хотелось вернуть духи в целлофане и сердечко.

Ему – посмотреть, как ей будет неловко копаться в мусорном баке с зелёной грязной крышкой. Он даже отъехал на два дома в сторону и затаился там за деревом, вытер руки влажной салфеткой.

* * *

Катя вела велосипед и вытирала слёзы, ей в спину дышал мусоровоз.

Что-то привлекло её внимание, какая-то возня, визг и царапание. Катя прислушалась. Звуки доносились со стороны мусорных баков. Катя открыла первый, тот, что был с краю. Заглянула, не обращая внимания на запах вчерашних подгузников.

– Ну, вот ещё, женщина, будем в мусоре копаться? Отойдите!

– Сейчас, сейчас, – Катя бросила велосипед, перекрыв подступ к бакам, ощупала и открыла одну за другой все пять заляпанных крышек. Из груды бумаги и овощных очистков извлекла черный плачущий комочек, прижала к груди и снова расплакалась, на этот раз с облегчением.

Можно думать о себе всё, что угодно, но жизненные обстоятельства проявят совершенно иные качества. Даже то, что казалось чудовищным, может обернуться свойством, с которым придётся жить. Либо не жить. Это уже по выбору. Разве вы никогда не задавались вопросом: «Неужели я такой, такая?». А в ответ эхо: «Такая, такая…». Ну и далее: «Да ладно… не может быть». А в ответ: «Может быть, может быть…».